• Home
|
• Книга
|
• В. П. Костенко

В бытность мою и. д. председателя Морского технического комитета я приходил в комитет в 9 часов утра, тогда как присутствие начиналось в 11; таким образом я имел два часа, когда мог свободно заняться делами.

 Как-то в марте 1910 г. сижу у себя в кабинете; докладывают:  — Вас желает видеть корабельный инженер Маслов.

 — Просите.

 Входит Маслов.

 — Ваше превосходительство, я живу в одних меблированных комнатах с Костенко. Сегодня ночью пришли жандармы, произвели обыск, забрали разные бумаги и его самого и увезли.

 — Скажите, был при этом капитан 1-го ранга Зилоти?  — Нет, не был.

 — Если Зилоти не был, то был его помощник лейтенант Славинский?  — Нет, не был.

 — Значит от Главного морского штаба никого не было?  — Никого.

 — Благодарю вас.

 Между тем существовало высочайшее повеление, чтобы при обыске или аресте морского офицера был непременно или старший адъютант Главного морского штаба (в то время Зилоти) или младший адъютант (Славинский); значит, здесь было явное нарушение этого повеления.

 Я сейчас же пошел в штаб. Зилоти был на месте.

 — Сергей Ильич, известно вам, что сегодня ночью арестован корабельный инженер Костенко?  — Нет, не известно.

 — Может быть, вас дома не было?  — Где бы я ни был, всегда известен телефон.

 — Лейтенанту Славинскому тоже ничего не известно. Значит, прямое нарушение высочайшего повеления. Пойдемте к помощнику начальника штаба контр-адмиралу князю Вяземскому.

 — Вашему сиятельству известно, что сегодня ночью арестован корабельный инженер Костенко?  — Нет, не известно.

 — Пойдемте к начальнику штаба вице-адмиралу Николаю Матвеевичу Яковлеву.

 Яковлева я знал лет с 25, и мы с ним вместе писали руководство к уничтожению девиации.[42]  Пошли к нему князь Вяземский, Зилоти и я.

 — Николай Матвеевич, известно вам, что сегодня ночью арестован после обыска корабельный инженер Костенко?  — Нет, не известно.

 — Пойдемте к морскому министру, ибо товарищ министра этих дел не касается.

 Пришли к министру вчетвером: Яковлев, князь Вяземский, Зилоти и я. Очевидно, что весь штаб был достаточно накален таким нарушением его права.

 Министр принял нас немедленно.

 — Ваше высокопревосходительство, известно ли вам, что сегодня ночью арестован корабельный инженер Костенко, производитель работ Морского технического комитета?  — Нет, не известно.

 — Главному морскому штабу это тоже не известно. Позвольте доложить вам этот указ Петра I:  «Поручика Языкова за наказание батогами невиновного и ему не подчиненного писаря корабельной команды лишить чина на четыре месяца, вычесть за три месяца его жалование за сиденье кригсрехта [военного суда] и за один месяц в пользу писаря за бесчестие и увечье его. Поручику же Фламингу, который тот бой видя, за своего подчиненного встать не сумел, вменить сие в глупость и выгнать аки шельма из службы».

 — Ваше высокопревосходительство, вы имеете случай не уподобляться поручику Фламингу.

 — Николай Матвеевич, поезжайте немедленно к Столыпину и выясните это дело.

 Поехал Яковлев к Столыпину, но вернулся ни с чем. Столыпин извинился, сказал, что это случайная неосмотрительность, которая больше не повторится, но что Костенко должен быть предан суду судебной палаты с сословными представителями.

 Вскоре Воеводский был назначен в Государственный совет, морским министром стал Григорович. Приехал в Петербург отец Костенко, врач Полиевкт Иванович, сговорился с адвокатом Сидамон-Эристовым, который принял на себя защиту его сына.

 В конце июля был суд. Председательствовал старший председатель судебной палаты сенатор Крашенинников, я был вызван защитою как свидетель.

 На суде выяснилось, что в день ареста Костенко получил от судившегося вместе с ним Михалевича пакет, содержащий революционное воззвание и брошюры. Михалевич просил Костенко сохранить этот пакет, что Костенко и сделал, не вскрывая пакета.

 Когда дошла очередь до моего показания, я отметил талантливость Костенко, его тщательное наблюдение за переделкой башен «Рюрика». Тогда Крашенинников меня перебил:  — Мы судим Костенко не за то, что он хороший инженер, а за то, что он революционер; что́ вы по этому поводу можете сказать? Не выражал ли он вам своих революционных взглядов?    

— Я — генерал, председатель Морского технического комитета; Костенко — младший производитель работ; воинская дисциплина не позволяет ни мне, ни ему вести какие-либо неслужебные беседы.

 — Значит, вы ничего по делу показать не можете?  — Нет, не могу.

 — Можете быть свободны.

 Сидамон-Эристов предложил мне несколько вопросов, но к делу не относящихся.

 Не дожидаясь ни допроса других свидетелей, ни прений сторон, я ушел в полном убеждении, что Костенко будет оправдан, а Михалевич осужден.

 Вечером я узнал, что Костенко приговорен к шести годам каторги, Михалевич — к нескольким месяцам тюрьмы с зачетом предварительного заключения.

 На другой же день я написал подробное письмо Григоровичу и просил его спасти Костенко от каторги и дать ему возможность работать для флота.

 Прошло около месяца. Звонит мне Зилоти:  — Пишите письмо Нилову примерно такое, как Григоровичу. Приговор посылается в Ливадию на утверждение царю.

 Прошло еще недели две, опять звонок от Зилоти:  — Портфель министра юстиции вернулся. Приговора в нем нет, царь оставил у себя: это хорошо; Нилов будет иметь время говорить во время пути.

 Еще через неделю:  — Государь вернулся. Приговор у него.

 Доклад морского министра царю бывал по понедельникам. В воскресенье ко мне явилась жена Костенко и передала мне толстую книгу с описанием повреждений, полученных нашими судами в Цусимском бою, составленным Костенко по опросу матросов во время плена в Японии.

 Я тотчас же поехал к Григоровичу, показал ему эту книгу и сказал, что в ней заключается неоценимый боевой опыт. Григорович мне сказал:  — Я завтра же покажу эту книгу государю. В понедельник вечером звонит Зилоти:  — Министр вернулся с доклада, показал книгу царю; царь его спросил, знает ли он Костенко. Григорович ответил, что знает.

 — Действительно ли это такой талантливый офицер, как о нем пишет Крылов, письмо которого мне доложил Нилов?  — Действительно.

 — Нам талантливые люди нужны, — открыл ящик письменного стола, вынул приговор и что-то на нем написал. Что именно — Григоровичу не было видно.

 Но Зилоти имел, как говорится, «ходы и выходы» и сказал мне, что приговор получен товарищем министра юстиции и на нем написано: «Дарую помилование».

 Утром во вторник звоню к Зилоти:  — Помилование Костенко есть высочайшее повеление, оно должно быть исполнено в 24 часа, а не в четыре дня, как это канителят юристы. Позвоните товарищу министра юстиции и скажите, что Григорович — генерал-адъютант; если в течение 24 часов Костенко не будет освобожден, то он обязан доложить царю, что его повеление не исполнено.

 Зилоти позвонил кому следует, и во вторник вечером Костенко приехал ко мне благодарить за заступничество.[43]